149 / 364
147
вых сценах кордона зрители актёров не
видели. Но в моменты, когда мы хотели
сказать что-то важное, актёры остав-
ляли кукол и выходили к публике: так
мы соединили приёмы театра кукол и
драматического театра – этого, как нам
казалось, требовал драматургический
материал.
Спектакль действительно получился
очень трогательный. Я всегда плакала
в сцене разговора Мальчика с мамой
(обе роли исполняла Венера Рахимо-
ва – совершенно потрясающая артист-
ка). Там, собственно, мамы никакой
не было – Венера играла сцену на два
голоса. И вот когда Мальчик представ-
лял себе свою маму: как он её любит,
как он хочет быть с ней, как он хочет
её любви, её внимания, как он стре-
мится к своему отцу, который плавает
на Белом пароходе, – я каждый раз не
могла удержать слёз.
Очень пронзительной была сцена,
когда дед Момун, застрелив марала, с
горя напивался. Актёр, игравший деда,
относил куклу на авансцену и брезгливо
отходил в сторону, но когда свет гас,
он в полумраке украдкой возвращался
и, словно стыдясь своей жалости, со
слезами на глазах уносил свою куклу на
вытянутых руках…
«Белый пароход» был не просто
спектаклем про мальчика-сироту – это
был срез всего общества в целом.
Айтматов – гениальный писатель, и
он, может быть, даже специально взял
этот кордон, забытое Богом место, где
развивается эта трагедия, которая на са-
мом деле происходит в масштабе всей
страны: это рабство, и невозможность
его преодолеть, и в то же время какие-
то попытки сопротивляться насилию,
которое совершает государство над
каждым отдельно взятым человеком.
Сначала человек ничего не подозревает,
но когда до него доходит вся безыс-
ходность его рабского положения, он
стремится протестовать – и погибает.
У меня было ощущение, что я обя-
зана это сделать, и когда я это сделала,
наступило чувство совершеннейшего
счастья, которого у меня не было ни до
того никогда, ни после. Было много хо-
роших вещей, которые радовали, но вот
это было что-то такое главное – и оно
просто выплеснулось. Это был очень
искренний спектакль, может, поэтому и
было такое счастье. Мне в нём всё нра-
вилось – мне нравилась работа артистов,
художника по свету, композитора, – все
были заражены этим.
Мы решили ставить «Белый паро-
ход» в Уфе, когда уже были знакомы с
городом, мы понимали, для кого ставим
и что спектакль будет востребован. Уфа
была интересным городом. Ничем не
хуже, чем Москва. Может быть, даже
чем-то лучше, потому что провинция
всегда лучше, чем столица: народ там
мягче. Во время войны в Уфу эвакуиро-
вались целые заводы и научно-исследо-
вательские институты из Ленинграда,
многие там остались, поэтому там очень
интеллигентная публика.
Спектакль получил невероятный зри-
тельский отклик. Билетами на «Белый
пароход» на заводах премировали пере-
довиков производства. Много позже,
в 1997 году на фестивале в Бельгии
болгарские студенты театрального ин-
ститута, узнав, что рядом с ними сидит
Штейн, переспросили с испугом: «Вы
тот самый Штейн, который поставил
«Белый пароход»? Мы же вас в институ-
те проходим!»
В 1982 году на гастролях в Москве
мы играли «Белый пароход» на сцене
ТЮЗа. Ну что такое для Москвы Баш-
кирский театр кукол? Дополнительная
работа для кассиров. Наши билеты про-
давались в нагрузку – так было принято
по тем временам. И оказалась интересная
вещь: все билеты проданы, а зал пустой.
Но ещё одна толпа стоит на улице и рвёт-
ся в театр: им не досталось билетов.
…Мы вернулись из Уфы в Москву в
1983 году. Работы в московских теат
рах для нас со Штейном не было, мы
продавали книги из своей библиотеки
и ставили спектакли в других городах.
Целых четыре года мы бились, пытаясь
создать свой театр, и постепенно это
стало казаться чем-то совершенно не-
возможным.
Помощь пришла неожиданно, когда
мы уже почти отчаялись. Она пришла от
Олега Ташаева, который в своё время в
Московском ТЮЗе посмотрел «Белый
пароход», запомнил это на всю жизнь, и
когда случайно встретился со Штейном
и узнал о наших мучениях, то очень
захотел нам помочь и действительно по-
мог. Вот так «Белый пароход» отозвался
и связался с «Волшебной лампой»…
А в Москве восстанавливать «Белый
пароход» было уже не время: в 90‑е
годы людям и так всего хватало – и горя,
и нищеты.
Владимир Штейн и Марина Грибанова